– А сегодня утром я собрала это на его трениках, – произнесла Лена, высыпая на стол содержимое ладони.

На скатерть упал большой пучок тонкорунной козьей шерсти асбестово-черного цвета.

Иван Сергеевич Романов – весьма известный, читаемый и почитаемый писатель-мистик. Разменяв пятый десяток, он успел написать семь книг: три сборника рассказов, один повестей, и три романа, – все как на подбор, леденящие кровь истории о призраках, оборотнях, ведьмах и колдунах. О последних Иван Сергеевич особенно любил писать. И, надо признать, выходило у него это столь непередаваемо ужасно, что раз на Гоголевских чтениях, проходивших близ Диканьки, он, озвучивая свой только что написанный опус, распугал аудиторию без малого в пару сотен человек. Когда Романов закончил последний абзац и, удовлетворенный, отошел от микрофона, обнаружилось, что большинство слушателей давно исчезли а те, кто по каким-то причинам не смог этого сделать, лежали в глубоком обмороке, ожидая окончания страшного рассказа. И только когда все прибывшие и очнувшиеся убедились, что Иван Сергеевич больше ничего читать не будет, автору устроили заслуженную овацию, а жюри, извлекая беруши, безоговорочно присудило Романову главный приз – билет на ближайший самолет, с глаз долой, обратно в Россию.

Этим происшествием Иван Сергеевич очень гордился. Хотя больше на чтения его не приглашали ни разу. Так что он приглашал аудиторию к сам. Состоявшую из верных друзей-писателей, людей с железными нервами, реагировавших на рассказы друга достаточно вяло: учащенным сердцебиением, охами и приглушенными чертыханиями. Вот их-то, закаленных почитателей его таланта в количестве трех человек, Иван Сергеевич и позвал в тот вечер.

Пришло в гости к Романову, правда, четверо, за одним из компании увязался поэт-лирик. Жил пиит плохо: стихи, хотя и писал он их во множестве, никакого дохода ему не приносили, ну кто, скажите, сейчас читает стихи? – вот он и вынужден был подрабатывать чернорабочим в котельной, где топил дома и слагал сонеты. Но из-за того, что оба дела делал он одновременно, первое его деяние исполнялось в двух значениях этого слова разом – и жильцы, приходили ругаться в котельную и вызывали аварийку, откачивающую воду из подвала. Впрочем, из уважения к поэту, квартиранты на него не очень сердились: до рукоприкладства дело ни разу не доходило.

Ничего удивительного, что лирик увязался за знакомыми: не столько послушать страшный рассказ, сколько посидеть за хорошим столом – об этой особенности романовских чтений ему давно было известно. К слову сказать, совсем недавно Иван Сергеевич отмечал пятилетний юбилей своей свадьбы, чем не повод отметить еще раз, постфактум.

Свадьба закоренелого холостяка вышла совершенно неожиданной. Ничто не предвещало ее, просто пять лет назад Ивана Сергеевича пригласили в Болгарию в качестве почетного гостя тамошнего фестиваля. Здесь его рассказы таким бешеным успехом не пользовались – читал Иван Сергеевич на русском, аудитория же собралась из местных жителей, лишь в общих чертах понимающая родственный язык. Впрочем, гостя это волновало не особенно, свой приз он получил, и, к тому же, за время проведения фестиваля успел посетить много достопримечательностей. И во время одной экскурсии в Родопы в маленьком городке, затерявшемся в приграничной глуши, познакомился, а через короткое время сочетался браком с Василисой Петровной Петровой, попросту Басей.

Супруга его была уроженицей этого городка, болгаркой… конечно, не в смысле пилой, а…. Хотя, как сказать. Например, компания, собиравшаяся частенько у Ивана Сергеевича, никогда ей не нравилась, о чем она не преминула многократно сообщить собравшимся откровенно. Но нынешний повод для писательского сборища Василиса одобрила. И согласилась ухаживать за гостями во время чтений – скажем, посуду переменить, или валокордину накапать.

Впрочем, годы этого брака протекали на мирно: Иван Сергеевич творил, а Василиса была при нем верной женой и помощницей, в том числе и в делах писательских – и как секретарша, и как неиссякаемый источник старинных легенд и преданий, кои она почерпнула от ныне покойной, мир праху ее, бабушки. Надо признать: после женитьбы, истории Романова становились день ото дня все страшнее.

В предвкушении этой жути гости прибыли всей компанией сразу. Иван Сергеевич радушно усадил гостей за богатый стол – с аванса за новый роман – и компания принялась за неспешную, под коньячок, беседу о горнем. Безмолвствовал только поэт, что неудивительно: стол его привлекал куда больше.

Но по прошествии часа, когда гости отодвинулись от стола, побросали салфетки, а за окном сгустились сумерки, беседа коснулась свежего рассказа, ради которого, конечно же, все и собрались. Романову дважды, нет, трижды сказали «просим» и он, довольный этим, поднялся и, подойдя к рабочему столу, некоторое время рылся в нем, а затем снял с кипы бумаг свежую распечатку. Снова усевшись, он некоторое время, как и положено истинному декламатору, выдерживал паузу. Тишина и так стояла мертвенная, только в кухне что-то скреблось и шебуршилось, но и это что-то вскоре стихло.

– «Возвращение оборотня», – прочел Иван Сергеевич заглавие и снова замолчал, чтобы подстроить атмосферу еще чуть. И продолжил:

– «Тишина стояла удивительная, такая, наверное, только и возможна в те ясные безлунные ночи, когда на море стоит полный штиль, и легкий бриз, волновавший воды после захода солнца, уже утих и не остудит разгоряченное лицо одинокого путника, бредущего по сырому песку вдоль узкой полоски пляжа, зажатой между отвесными скалами и бескрайним океаном, чьи воды, на горизонте сливаясь с небосводом, будто продолжают его бескрайнее дали, отражая свет ярких звезд, слагающихся в знакомые созвездия и над головой и у самых ног».

Иван Сергеевич читал негромко, но речь его была четкой и ясной, слова, слетавшие с губ, беспрепятственно проникали в сознание гостей, что с затаенным дыханием слушали хозяина дома. Оживив пейзаж и путника, Романов перенесся к его преследователю, неумолимо сокращающему расстояние с каждым пройденным шагом.

Лирик всхлипнул и тут же смолк. У всех остальных просто перехватило дыхание. Иван Сергеевич продолжал нагнетать, дрожь пробегала по спинам слушателей, переходя от одного к другому и возвращаясь обратно.

Вот уже и пляж оборвался, и скалы ушли в воду, отрезая измученному страннику путь к зыбкому спасению. Ничего не оставалось ему, как только, собрав остаток сил, начать карабкаться вверх, на отвесные утесы, надеясь, что преследователь его не отважится на столь безумный поступок.

– «И когда до края уступа, высившегося пред его затуманенным усталостью взором, оставалось не более метра, одно движение вверх, единственный рывок обессиленных мускулов, дрожавших словно туго натянутая нить от безумной боли тяжкого подъема, до уха его долетел чей-то голос, отчетливо произнесший следующие слова: „Дай мне руку“. Путник молчал, ошеломленно вглядываясь сквозь пелену усталости, окутавшую взор, в темноту ночи, но никого не видел на уступе: звезды уж исчезли с небесных сфер, и поднявшийся ветерок означал скорое наступление утра. „Дай мне руку“, – повторил тот же голос повелительно. И путник, не в силах противиться настойчивому голосу, вытянул, что было сил, вперед правую руку. Запястье сжали пальцы, и он крепко сжал незнакомое запястье. Сжал и вскрикнул в ужасе….».